Страницы записной книжки Ивана Клименко (стрелок Павла Зацепина)

Желание стать летчиком появилось в возрасте 10-11 лет. Мой отец с группой таких же товарищей арендовали под сенокос поле аэродрома и вокруг него, который находился 8-10км. за городом. На время сенокоса отец брал всегда меня как верховым на сенокосилке. Вот в это время я близко познакомился с самолетом У-2 и бытом летчиков (курсантов). Часто они приглашали к себе, давали возможность потрогать самолет и даже иногда угощали завтраком или обедом. Дарили небольшие детали после ремонта самолета. Я сильно увлекался полетами самолетов и часто выводил лошадей будучи верховым на нап­равляющей косилке в сторону от межи, за что немедленно получал по загривку за ротозейство. После сенокоса, тайком от родителей ходил в кружок авиамоделистов, прыгал с парашютной вышки и крутился на чертовом колесе, которые находились, да и сейчас находятся в нашем городе в парке. Почувствовав свободное падение в воздухе, я дал себе зарок - быть только летчиком. И эта мечта не давала мне покоя до са­мого момента начала войны. Я как мог лепил, вырезал из дерева, сби­вал из досок макеты самолетов У-2, И-16 и складывал их на чердак по­дальше от родителей.

В 1941 году будучи на каникулах, когда мы узнали об объявлении войны с Германией, а мы ждали моего старшего брата в отпуск, о ко­тором он нам сообщил письмом из Бреста, где он проходил службу в пограничных войсках и служил в полку майора Гаврилова. Нам стало извест­но, что весь гарнизон погиб, мною было принято решение любым путем попасть на фронт. На мои неоднократные обращения в военкомат, я по­лучал категоричный отказ, ввиду моего несовершеннолетия.

В сентябре 1941 года воспользовавшись метрикой старшего брата Николая, рождения 1921 года, я подал заявление с просьбой отправить меня добровольцем на фронт. С метрической на комиссии я был разоб­лачен, но учтя мое благородное рвение попасть на фронт, чтобы защи­щать Родину и мстить за брата, меня зачислили в школу летчиков вновь организованной 22 эскадрильи ГВФ, которая формировалась у нас в Грозном.

После медицинской комиссии, а комиссовалось нас 70 человек, прошли комиссию только 17 человек. К этому времени прибыли такие же группы о разных городов Кавказа (Моздок, Баку, Ростов) было сформи­ровано 2 авиаотряда по 60 курсантов. На время карантина и теорети­ческой подготовки нас разместили в кинотеатре (в клубе "им.Сталина"). Это небольшой кинотеатр с множеством кабинетов, ко­торые были переоборудованы в классы, а в зале установлены двухъярусные койки, и это было наше общежитие. Мы были полностью изолированы от родных и близких на 2 месяца, и упорно осваивали азы летной науки. Вот здесь в нашем храме науки мы познакомились с Алексеем Панариным, который также добровольцем прибыл из Ставрополя. В Грозном у него жила двоюродная сестра. Тесная дружба как братьев, завязанная в стенах клуба им. Сталина у нас прошла через все тяготы и лишения войны

Кушали с одного котелка, иногда одной ложкой, носили поочередно одну обувь, фотографировались в одной форме и смотрели друг за другом как родные братья.

В декабре 1941 года, в срочном порядке перебазировались в Азер­байджан, в большую деревню Пришиб, где был организован небольшой полевой аэродром силами курсантов. Жили также в недостроенном сельс­ком клубе, правда большого размера, но без полов и потолка, только стены, окна и крыша.

После очень тяжелой и трудной зимней учебы, в марте месяце мы приступили к полетам. Летали через день поотрядно. По окончании дневной программы, а налетали мы всего по 35-40 часов, нас срочно начали готовить к полетам по приборам и одновременно к полетам ночью.. В июле месяце 1942 года успешно освоивших программу летной подготовки и налетавших 65-70 часов Гос.комиссия присвоила звание пилотов и откомандировала в Ейское морское авиационное училище (Ей МАУ), которое в это время перебазировалось село Борское Куйбы­шевской области.

Во время переезда из Пришиба в Борское, мы плыли из Баку в Красноводск на нефтяном танкере, так как другого транспорта в Баку больше не было, потому, что он был занят для эвакуации мирного насе­ления и предприятий. В море видели массу спасательных кругов и дерево от разбитых кораблей, которые были беззащитны и разбиты 1-2 немецкими самолетами, а спасать их было нечем.

Путь от Красноводска до Ташкента никогда не изгладится из памя­ти и сейчас при воспоминании о нем становится жутко, потому, что он проходил исключительно в трудных условиях жары, мошкары, без воды и в голоде.

Здесь также резко проявилась наша связь с Алексеем, мы не ос­тавляли друг друга без присмотра и посильной помощи друг другу.

По прибытии в Борское, наша группа как новички была направлена на заготовку леса для постройки землянок и дров на зиму. Наш орга­низм, измученный тяжелой дорогой и опять попавший в условия тяжелого физического труда, при отрицательной температуре и постоянной сырости сдал и мы 11 человек из группы попали в лазарет. Примерно через неделю нас прямо из лазарета, вызвали на мед. комиссию на предмет допуска к переучиванию на МИГ-3 или ЛаГГ-3. безусловно по нашему физи­ческому состоянию и истощенному виду мы комиссию не прошли и были списаны в наземные войска. Из села Борское были направлены в г. Куйбышев, а оттуда в г. Инза в лесное подземное царство 1-й стрелковой бригады, 117 запасного стрелкового полка, где стали гото­вить нас для защиты Сталинграда. Мы с Алексеем попали в пулеметную роту где мне пришлось испытать долю 2-го номера, в обязанность ко­торого входила транспортировка плиты Максима и кассет. При первой учебной тревоге меня накрыло в окопе этой плитой, так, что потребова­лась посторонняя помощь из-за нашего физического состояния. После этого случая, мы были переведены в пехотную роту, но в это время пос­тупил приказ Сталина по комплектации родов войск по их специальности и мы срочно были откомандированы в отдел кадров гор. Куйбышева. Там в отделе кадров авиабригады, не посмотрев даже наших летных книжек, а осудив наш внешний вид, а он был разношерстный: шинели кавалерий­ские, брюки и гимнастерки дырявые в коричневых пятнах от крови, са­ми мы голодные и изнеможенные, худые и злые видя этот бюрократизм.

Нам предложили должности мотористов или воздушных стрелков, о которых они нами еще не имели понятия. Выйдя в коридор, мы приняли решение, чтобы не изменять своей летной профессии - стать воздушными стрелками. Наше решение было удовлетворено, и в составе 5-ти человек: меня, Алексея, Николая Кретова, Симашко и Маркелова направили в 12 ЗАЛ 621 АП, Мы с Алексеем попали в 1 АЭ остальные трое в другие АЭ. 621 АП прибыл в Чапаеевск на переформирование с фронта, я попал в экипаж командира АЭ капитана Косаткина, он был волевым и чутким ко­мандиром. После короткой подготовки, изучения пулемета и знакомства с самолетом, полк получил матчасть и готовился к отлету на фронт. После нескольких полетов на облет самолетов, мой командир очень внимательно побеседовал со мной и узнав, что мы летчики, сказал, что он не враг и не позволит использовать летчиков, которые так нужны фронту, в должностях воздушных стрелков. Доложил командиру АП и я с пакетом ходил в штаб 12 ЗАЛ к полковнику Васильеву, который дал разрешение оставить нас и перевести в литер А в Чапаевск, где начи­нал формироваться 953 АП. Мы попали с Алексеем во 2 АЭ, а Николай Кретов в 1 АЭ.

В полку были Можайский, Сурков, Орел, Довбик, Ионов, Слабожанинов, Синичкин, Пиньдус, инженер по вооружению Минаев, врач Е.М. Почтовая и вслед на нами прибыли ком. АП майор Голуб, комиссар Семикрас В.В. и другой тех.состав. По мере пополнения полка нас распределили по экипажам, я попал к эам.ком. АЭ Суркову, Алексей к ст. летчику Ионову. Смирнов В. к Можайскому, Созинов к Ремезову.

И так, все стрелки как Шевченко, Бурухин, Вахтияров, Бажин к др.

В марте 1943 года наш полк начал перебазировку к фронту назем­ным эшелоном. На аэродроме Глазово, который находился в лесной глу­хомани, а после деревня Ватулино, около г. Руза, где стояли мы и 956 АН (командир АЛ Чаус).

В один из весенних дней, когда проводил занятия с воздушными стрелками наш адъютант АЭ ст. лейтенант Гудко, на окраине этой дерев­ни появился на малой высоте самолет ПО-2, у которого сильно барахлил мотор, не дотянув до аэродрома, он сел на границе в траву недалеко от нас. Мы увидели, что из него вышли к-н Можайский - наш ком. АЭ и инженер АЛ Неманов. Они подошли к нам и Можайский сказал адъютанту, чтобы он организовал охрану. Ст. лейтенант Гудко послал меня к само­лету, а сам продолжал занятия. Подойдя к самолету я осмотрел кабину и увидел, что ручка крана бензобака находится в среднем положении, я понял, что мотор барахлил из-за недостачи горючего, но чтобы убе­дится в этом, я открыл кран полностью, зашприцевал и ради интереса включил зажигание и крутнул магнето, к моей: радости мотор сразу за­пустился, и я осмотревшись, что на меня никто не обращает внимания, вырулил на аэродром и взлетел. Отлетев от аэродрома, чтобы меня не видели, я проделал весь пилотаж, который выполнялся на ПО-2, вернулся на аэродром произвел посадку и зарулил на стоянку, где меня удивлен­но встретил Ришат Мешков - механик нашей АЭ. Я попросил его, чтобы все было в секрете. О том полете, знал только Алексей и Мешков, после дней через 10 я рассказал все ото Д.М. Можайскому, который поругал меня, погрозил отправить в штрафную, но потом после моей клятвы, что не повторится никогда, все это дело оставили в секрете. Я попросил у Можайского разрешении обратиться к командиру полка м-ру Голуб. Он разрешил и я в тот же день был на квартире в д. Ватулино у м-ра Гoлуб, где он посмотрел мою летную книжку, пообещал проверить технику пилотирования и ходатайствовать о моем переучивании. Сказал, чтобы я подготовился и через 3 дни, когда будут полеты подойти к нему.

В день полетов, я отсчитывал минуты появления нашего командира м-ра Голуб и вот я увидел его, он шел к нашему самолету, на котором был запланирован наш полет с Сурковым. Подойдя к самолету приказал механику, чтобы тот запустил мотор, а мне сказал садись полетим, я одел парашют, собираясь садиться в кабину, в это время подбежала Евдокия Михайловна - наш врач полка и стала возражать и запрещать о вылете командира. К нему подошел капитан начальник парма и попросил полететь с ним. М-р Голуб приказал мне отдать ему парашют и шлемофон. Я помог ему сесть, а кабину, м-р Голуб запустил мотор, вырулил на старт и несмотря на запрет руководителя полетов взлетел. На вы­соте 50-60 резко стал разворачиваться на 180, но из-за малой скорости самолет резко начал терять и на выводе из разворота после про­садки врезался в телеграфный столб и разбился у границы аэродрома на глазах у состава полка, бывших на полетах. Так оборвалась вторично моя мечта стать летчиком.

После гибели майора Голуб, полк принимал майор Добрых, а дивизию полковник Васильев В.В. При знакомстве Васильева с личным составом полка, мы с Алексеем обратились к нему с просьбой, что мы летчики и хотим летать сами, на что он ответил, что как собьете по 2 мессера, так тогда и поговорим.

В сентябре 1943г. мы перелетели на Смоленск северный, еще весь в воронках аэродром, а потом уже Чекулино, откуда и началась наша основная, боевая работа.

Б ноябре месяце 1943 г. полк получил задачу нанести массиро­ванный удар по цели юго-восточнее г.Витебска. Полк вырулил на полосу для вылета и по зеленой ракете начали производить взлет на Т с флаж­ками и ракетницей стоял Орел И.Е. Произвел взлет Можайский, за ним Трубицын, потом взлетели мы с Сурковым, а за нами уже после красной ракеты вслед взлетел Мариганов.

Как только наш самолет оторвался и набрал высоту метров 25-30, мы попали в сплошной туман. Пролетев по прямой и набрав высоту 400-500 м. мы вышли из тумана. Сурков развернулся к своему аэродрому но он был закрыт. Туман накрыл большую площадь и нигде не просматри­валась земля, он попытался пойти на запасной аэродром, мы пролетели минут 15, там туман был еще выше, попытались снижаться, но снизившись до 50 метров туман казалось был еще плотнее. Сурков по СПУ передал мне, что будем набирать высоту и держаться ближе к аэродрому. Набра­ли высоту, развернулись опять по направлению к аэродрому, по време­ни мы должны быть над аэродромом. На высоте в 1000 метров он стал в мелкий вираж и пытался установить связь. После 50-55 мин. полета он передал мне "летун, что будем делать, прыгать или садиться". Я ему ответил - у нас бомбы, куда попадут с самолетом, лучше садиться по приборам. Потом он сказал горючего мало, снижаемся. На высоте 100-150 м. он передал, держись и следи за землей (на малой высоте в тумане и облаках сзади земля просматривается раньше, потому, что он рассеи­вается от винта самолета). Усилив осмотрительность до боли в глазах, я стал следить за землей, держа палец на кнопке СП

На какое-то мгновение мелькнуло темное пятно под самолетом, я крикнул «Земля», он в ответ - "есть". Почувствовав, что мотор выключился, через несколько секунд самолет коснулся земли и довольно плавно пополз по ней. После приземления, когда мы вышли с кабин видимость была до 4-5 метров, стоял густой туман. Примерно через 20-30 минут, мы по рассуждав, где должны примерно находиться, ориентируясь по месту нашего приземления (болото), которое находилось по карте севернее шоссе Москва-Минск, он взял курс на это шоссе и пошел, а я остался около самолета. Туман не рассеивался до следующего дня. Подождав до ночи возвращения Суркова, который так и не вернулся, я распустил парашют, как можно плотнее укрылся сел в кабине, спасаясь от холода и голода.

Когда наступил рассвет и улучшилась видимость, я увидел сзади метрах в 500 стояло строение домик с двумя сараями. Не зная точно, кто там живет, я осторожно подошел к строению и постучал, навстречу вышел старик и спросил кто я, когда я ему ответил, то он сказал, мы думали это немцы и всю ночь боялись, от него я узнал, что мы сели 15-18 км. от Катыни. Дедуля показал мне дорогу, рассказал где и как идти. При моем уходе его жена дала мне 2 картошечки и кусочек хлеба, я не брал, но она со слезами отдала мне его. Поблагодарив за чуткое отношение, я пошел напрямик к ст. латынь, по ориентирам, указанным стариком, добрался до переправы, там меня на каюке (лодке) перепра­вили на другой берег Днепра и после обеда я был в полку, где увидел мрачную картину, оказалось, что погиб экипаж Мариганова, при посадке на вынужденную Трубицын в безнадежном состоянии находился в госпита­ле, а стрелок погиб. И только Д.М. Можайский успел развернуться и сел на свой аэродром. Место посадки мы посетили в июле 1985 г. и описали подробно.

23 декабря 1943 года два Ил-2 Можайский со стрелком Смирновым, и Сурков со мной вылетели на свободную охоту в район Орша-Витебск с основной задачей по обнаружению танков противника. Перелетев линию фронта и углубившись в тыл на 50-60 км, мы обнаружили колонну тан­ков, расположившись после разгрузки на опушке леса. Ведущий передал по радио на станцию наведения о цели и принял решение атаковать её. Мы произвели два захода и сбросили бомбы (ПТАБ) по танкам. После атаки было зафиксировано 3 горящих танка. При отходе от цели на высоте 350- 400 м. нас атаковали 4 истребителя противника Fw-190 «тупорылый чёрт». Ведущий даёт команду: «За облака! Домой возвращаться по одному». И он сразу нырь в облака, а мы остались, в нашем самолете при штурмовке в кабину лётчика попал зенитный снаряд и повредил приборную панель. Мы в облака войти не можем, а снизились до бреющего полета, чтобы не дать истребителям атаковать снизу и тянули к линии фронта. Истребители продолжали атаковать нас, сверху и по горизонту чередуясь попарно. Открывая огонь на дис­танции 400-500м. я старался не подпустить их близко. Я отстреливался, сколько мог, и на последней атаке, они видно были уверены, что добьют нас, подошёл метров на 100, я смотрю, а у меня патроны, лента уже болтается в ящике, я решил подпустить его ближе, он подошёл, винт вращается. Казалось, что его рыжая морда смотрит на нас, я подпустил ближе и, не смотря на то, что уже мог сам себя подбить, по стабилизатору, или по килю ударить, рули глубины перебить, дал последнюю очередь, он сразу немножко клюнул, а потом дымящийся через нас перевалился и шлёпнулся на землю под Красное.

Это был мой пер­вый воздушный бой (первый воздушный бой в полку, когда я ходил смотреть, самолёт был разбит, он врезался в землю), где я с великой радостью расстрелял наглого немецкого аса. На последней атаке второй пары, истребители противника перекрестным курсом слева и справа разбили мой пулемет (оказалась перебита ручка перезарядки и сшиблен прицел), а меня ранило, после атаки эта пара отвалила в сторону и ушла на запад. Видя, что я оказался безоружным, оставшийся «Фокер» продолжает атаковать, я зарядил ракетницу и при прибли­жении его на 100-150 метров, у нас совпало, он стрельнул и я в него с ракетницы, он как хватанул, в облака, и сразу ушёл. Дотянули до Чекулино, я смотрю, солдатик болтается, обозначает, что шасси перебито, Сурков это определил раньше и зашёл на посадку сбоку от посадочной полосы на фюзеляж приземлился. К месту посадки подскочила, поднимая пыль с картофельного поля, наша "санитарка", а в ней - доктор Почтовая и Леша Панарин. Превозмогая боль и слабость от потери крови, я помог летчику открыть фонарь, так как он был заклинен от снаряда. Он вылез, на меня посмотрел и сел. Думаю чего он, да тут ещё командир эскадрильи подбежал, на меня посмотрел:

- Что тебя? Чего тебя?
- Ничего?
- Как ничего?

Я рукой протёр лоб, а рука вся в крови, и потерял сознание. Пришёл в себя на третий день в лазарете деревни Фролы, отлежался дней 15 и меня вместе с командиром 3 АЭ Петровым П.П. ( погиб в ноябре 1944г) отправили на самолёте в д.Воробьёво под Москву в санаторий фронта.

На 3-й день нашего прибытия, там отмечалась годовщина открытия этого санатория, куда и прибыл начальник отдела кадров 1-ой BA подполковник Жук. После банкета он устроил прием отдыхающих по личным вопросам, я добился приема и объяснил моё положение и желание. Он назначил мне время встречи в штабе 1-ой ВА через 3 дня с имеющейся у меня летной книжкой. Я вместе с Петровым, упросил начальника санатория отпустить меня и немедленно убыл в свою часть.

По прибытии в полк, я рассказал Можайскому о нашей договоренности с подполковником Жук. Он мне сказал, чтобы я не терял этой возможности и разрешил уйти на лыжах к штабу 1-ой ВА, которая находилась от нас в 50 км. Подполковник Жук внимательно выслушал меня, проверил мою летную книжку и написал на обложке: "Командиру АП срочно проверить технику пилотирования и при положительном результате телеграфировать в 1-ю ВА. Жук". По­лучив такой результат, весь обратный путь я проделал в таком темпе, что подумалось, я не иду на лыжах, а они меня сами не­сут. О том, что техника пилотирования меня не затормозит, я был полностью уверен.

Прочитав такую резолюцию, командир полка Добрых, дал указание Можайскому проверить на У-2 мои летные возможности. При неблагоприятных погодных условиях - была сильная поземка, командир АЭ Можайский на связном самолете По-2, стоявшем на площадке дивизии и обслуживаемый механиком Деренским, полетел со мной на проверку в зону. Что характерно было, нас готовили в школе как лётчиков истребителей, мы высший пилотаж полностью делали, а на штурмовиках и бомбардировщиках этого не было. Когда летели, он меня спрашивает:
-Что можешь делать?

Сначала сделали мелкий вираж, он даёт в лево в право.
-Что ты ещё можешь делать?
-Комплекс. – это у нас так называлось в школе.
-Ну давай. Комплекс так комплекс.

Я разгоняю этот У-2 и петлю, выполнил исключительно. У меня эта петля получилась так, что я и в школе так никогда не делал. Вывожу. Он мне по плечам бьёт.
-Хватит, хватит!

А я из петли вышел, скорость приличная и на боевой, а он мне опять по плечу и ручку дёргает. Когда он уже ручку подёргал, я смотрю через зеркало на него, а он даже не пристёгнут ремнями. Вот чуть бы я завис в верхней точке, и он бы накрылся. Прилетели, зашли, сели. Он немножко успокоился.

-Ну, взлетай ещё раз. Самостоятельно.

Я взлетел коробочку, зашёл, сел, зарулил. Все сбежались, командир полка подошёл. Он ему доложил: «Всё нормально». А мне сказал: «За комплекс я тебе дам, ты у меня ещё получишь!». Всем рассказал, кому смешно, а кому...

Через 3-4 дня была получена телеграмма с 1-ой BA о допуске меня к переучиванию на самолете Ил-2. Вывозили меня наш командир 2 АЭ Можайский, и опытный летчик-инструктор, командир звена 1-ой АЭ Костенков. Во время переучивания я сделал 6 самостоятельных полётов по кругу, с инструктором, ходил в зону. После со мной в зону ещё слетал командир полка, после чего сказал: «Поздравляю! Можайский, его в свою эскадрилью, твой выходец». И вот я так во второй эскадрилье и остался.

Прошло дней десять, поступает команда: «Лётный состав убывает в Куйбышев за получением материальной части». Лётчики уехали, остались только те, кто был не готов на такой дальний маршрут, и командир полка Добрых остался. И тут вдруг боевая тревога, сбегаемся на КП, командир полка выходит и говорит: «Есть указание, срочный вылет, имеющимися в наличии летчиками и самолетами нанести удар по южной окраине г.Витебска, там прорывается группировка противника». Он набирал восьмёрку. Меня поставил своим ведомым, я аж глаза вытаращил, я же ещё не летал, имел только 6 самостоя­тельных полетов по кругу, а тут сразу ведомым у командира полка. Он загрузил меня бомбами на 50% , и наказал: «Выполняй то, что делаю я, бомбы посыпались, не смотри никуда, бросай. Стреляй из пушек и РС-ов, ни смотри куда, и ни в коем случае не отрываться от строя». Над целью мы сделали два захода, я от него не оторвался. Пришли, сели он меня поздравил ещё раз с первым боевым вылетом. И всё, с этого времени я начал летать в первом звене у командира эскадрильи ведомым.

Учтя мое успешное переучивание на летчика, было дано разрешение на переучивание таких же летчиков как я Алексея Панарина - стрелка 2 АЭ и Никулина - стрелка 3 АЭ. Мы с Лешей очень сожале­ли, что среди нас нет Николая Кретова, который погиб в декабре 1943 года.

При первых полетах на УИл-2 Алексея Панарина постигла неудача. Во время захода на посадку с инструктором ст. летчиком Ионовым, не выдержав направления на пробеге, отклонились вправо, врезался в снег, и скопотировал. Самолет потерпел аварию, Алексей попал в лазарет, переучивание было прекращено.

Ил-2 потерпевший аварию при посадке. Чекулино, 1943г.

Дней через 10 при полете на УИл-2 Никулин с инструктором В. Довбик при полете на высоте 200 м. над аэродромом были сби­ты истребителями-охотниками.

По возвращении из лазарета Панарина, наша АЭ выполняла боевое задание в районе Сенно. При возвращении домой, не подходя до линии фронта, нас атаковали шесть истребителей противника "Мессершитты" и "Фокеры". Завязался тяжелый воздушный бой. Наша группа стала в оборони­тельный круг, истребители отошли в сторону, а на нас обрушился шквал зенитного огня. Самолет Ионова, был сильно поврежден, а Алексей тяжело ранен, Ионов дотянул до 20км. юго-восточнее г.Рудни и сел на фюзеляж в торфяное болото, где самолет стал на нос под углом 70-80°. Ионов и подоспевшие пехотинцы вытащили Алексея в тяжелом состоянии и на своих средствах доставили в госпиталь Рудня, где Ионов попросил, чтобы его не эвакуировали. Когда Ионов пришел в полк и рассказал о прошедшем, я попросил Можайского, чтобы ехать за Алексеем вместе с доктором и Ионовым, в моей просьбе не отказали. До приезду в госпиталь, мы долго искали Алексея, так как ггоспиталь был забит ранеными расположенных на двухъярусных нарах и просто на полу, после каким-то не подлежащий контролю чувствам я пошел в другую сторону и стал звать: «Леша Панарин, где ты!», - и здесь услышал его голос, он был весь в бинтах, нательном белье и очень слаб. Подошли Поч­товая Е.М. и Ионов, попросили у сестер кое-какую одежду мы взяли его под руки, уложили на носилки и на машине увезли к себе в полк. После излечения Леши я хотел забрать его в свой экипаж. В это время у меня сбежал мой воздушный стрелок (ушел на фронт в наземные войска, откуда прислал письмо, в котором он просил, чтобы его не считали трусом. Как он выразился в письме, сделал это он потому, что "рожденный ползать, летать не может"). Алексей очень просил меня, летать в одном экипаже, но тщательно обсудив этот вопрос, взвесив все за и против, мы решили, что если погибнем, то никто из наших родных не узнает о нашей фронтовой жизни. Кто-то должен дожить до Победы. Это и остано­вило Лешу от перехода в один экипаж-побратимов.

Будучи летчиком, все боевые вылеты я выполнял напарником у командира АЭ Можайского, а после его перевода в 952 полк был напарником у командира AЭ Пименова С.В. Я высоко ценил это доверие и не считался ни с какими трудностями и опасностями оправдывал его.

В августе 1944 года мы базировались на аэродроме г. Каунас эскадрилья понесла большие потери, при выполнении боевого за­дания нанесения боевого удара по колонне танков противника, прорвавшихся на Шауляй, (с этого вылета не вернулся Саша Черный, кото­рый полетел на моем самолете с моим стрелком В. Черниковым). Я был назначен командиром 1-го звена, а напарником у меня стал Василий Конюченко, воздушным стрелком перешел ко мне Иван Кли­менко. С момента перелета на аэродром Шестаки, нам оказывалась честь вылетать на «свободную охоту", а также разведку погоды на линии фронта.

В тот период полк понес большую утрату, погиб всеми уважаемый умнейший командир 3 АЭ Петр Петрович Петров, зам. командира 2 АЭ Ионов был поставлен командиром 3 АЭ, а на его место заместителя командира АЭ был поставлен я.

Учитывая мою штурманскую подготовку ГВФ (которая резко отлича­лась от подготовки военных летчиков) за которую я безмерно благода­рен своим наставникам 22 АЭ ГВФ, таким как преподаватели Гурин, инструктора Лиманский и Высотенко, и ныне известный летчик испытатель Витковский. Являясь заместителем ком. АЭ водил группы до АЭ на различные боевые задания, и все они обошлись без потерь.

 

С.Б. Что считалось боевым вылетом?
Отбомбился, отстрелялся, вот только тогда. Мы прилетали, вечером нам по 100 грамм фронтовых, за боевой вылет только, кто летал.

 

С.Б. Самая сложная цель?
Наше назначение работать по передовой, а вот летать в тыл за 50-60 км, это было для нас страшновато. Потому что все эти узлы тщательно прикрывались, мы только пересекли линию фронта, а нам на встречу, истребители несутся. За линией фронта было работать на много, на много, сложнее.

 

С.Б. Когда работали над линией фронта, как происходило опознавание войск противника и своих?
Обозначение производилось ракетами, на переднем крае обороны, да и станция наведения много и эффективно помогала. Танки свои распознавали по звездам на башнях, да и свою технику мы знали. «Тигра» определишь с большого расстояния. Заряжали Илы полностью ПТАБ-ами, и ходили, особенно на «свободную охоту», район приблизительно знали, где они. Однако, случаев атаки своих войск было много. У нас в полку пострадал на этом деле Толя Босыров.

На протяжении 11-ти месяцев мы стояли в Чекулино, под Смоленском. Основным нашим направлением было Витебское, 952-ой полк работал на Оршанском направлении. Витебск – это был укрепрайон, он у меня на карте был обозначен.

Во время операции «Багратион», когда фронт был далеко за Минском, а 952-ой и 956-ой полк уже ушёл вперёд, мы всё ещё работали по Витебской группировке врага. Наш полк добивал её. Чертей проклятых. Мы работали только по наземным целям, по артиллерии и танкам. Там их было уйма, южнее и западнее Витебска, все постащили туда, группировка приличная была, хватало всем работы. Нас, предупреждали, атакуешь, смотри, может быть там наши. Были случай, только ввёл в пике, а тебе на встречу ракеты, сразу выхватываешь. Значит, бомби и стреляй дальше, вглубь.

 

С.Б. Как работали над целью, кругом?
Первое время нет. Приходим группой, атака - вывод. Вот этим нас и колотили, по группе стреляли. А уж потом только с «круга». Подхожу к цели, распускаю, делаю первую атаку, замыкается круг и дальше по моим разрывам поочерёдно начинает работать группа.

Подойдя к цели, мы в первую очередь начинали работать по средствам ПВО. В последнее время они тоже были умницы, если я не атакую, зенитка по мне не стреляет. А вот только я дал команду роспуска на круг, вот тут они уже нам всыпают по полной. Мелкокалиберные снаряды мы не видели, отдельные мелкие разрывы на малой высоте. Их не особо боялись, он пробьёт, дырку сделает, но если в мотор не попал, то летишь дальше. А вот от крупных зенитных снарядов, мы их называли «чемоданы», большие потери несли.

 

С.Б. Пребывание над целью, количество заходов?
Количество заходов на цель зависит от самой цели и команды наземной радиостанции, или от решения командира группы. Если мы отработали, посмотрели, что здесь больше ничего нет, нам здесь делать нечего. Радиостанция наведения всегда рядом с нами, связывались с ней, и получали дальнейшие распоряжения

 

С.Б. Была ли очерёдность применения оружия?
С первого захода мы всегда бросали бомбы, а потом смотрим, где не разорвались, где ёщё какая цель для нас есть, там уже работаем РС-ми, пушками и пулемётами.

РС - хорошая штука, осколки разлетаются в радиусе 150м. Это прежде всего площадное оружие. Для пушек и РС-ов прицел был один. Точность попадания, конечно, не такая как у пулемётно пушечного огня, но считалась вполне нормальной. В радиусе 50м. вправо влево, это наверняка. А учитывая радиус разрыва это было вполне достаточно. Когда мы обрабатывали РС-ми, с земли фрицы по нам не стреляли, боялись показать, что он там живой. С РС-ов стреляли с такой же дистанции как из пушек 700-800 метров, из пушек ближе немного было, потому что здесь точнее надо.

Бомбы бросали с пикирования по прицелу. Фугасные бросали повыше. В зависимости от того какая бомба. Минимальная высота сброса бомб 350-400м. Были случаи, пикируешь, бросаешь бомбу, она разрывается и на выводе свои осколки хватали.

 

С.Б. Эффективность боевого вылета
Оценивалась по фотоснимкам и по докладам экипажей. В первое время не на всех машинах была фотоаппаратура. Фотокинопулемёты стояли на стволах пушек, а на свободную охоту устанавливалось два фотоаппарата в гондолах шасси.

 

С.Б. Самое большое количество боевых вылетов в день?
В Чекулино и во 2-ю Прусскую операцию делали до 3-х вылетов в день. В Витебской операции, были такие дни, что я из под плоскости самолёта не мог уйти.

 

С.Б. Для вас самый опасный противник была зенитка или ИА?
Истребители нас мучили здорово, от зениток хоть маневрировать можно. А от истребителя, от него надо было отделаться как-то. До прусской операции истребителей у них было, очень много. Особенно тут на Смоленщине до прилета сюда полка "Нормандия". А так до мая 1944 года они часто тут были, висели над Смоленском, барожировали. Не было таких вылетов, что бы они нас не встречали, и не было воздушного боя. Вот здесь в Смоленске прямо над аэродромом погибло четыре экипажа. Немцы использовали момент, когда самолет взлетает, летчику впереди видно, а сзади стрелку ничего не видно. Они в этот момент и атакуют. Подкрадываются с бреющих полетов, с малой высоты и атакуют. А кода они идут на малой высоте зенитка ничего им сделать не может. Немецкие летчики «свободные охотники» всегда появлялись неожиданно.

Был такой случай, ни я не видел, ни мой стрелок не видел. Я взлетел аэродром очень пыльный (Сибишки, Литва), только оторвался и тут трассы и слева и справа на высоте метров 30-40, самое большое, и мой двигатель стал. Я только успел ручку от себя и упал. Хорошо, что через лес перелетел самолет, а там усадьба стояла, вот метров 50 от неё я и упал. Это атаковали немцы на взлете. Так я отделался ничего.

А самолет, в экипаже которого была Галя Лыскова, взлетал вслед за нами. Мой самолет восстановили, а их нет, они разбили его. Летчик был ранен, а Галя потеряла дар речи, но потом восстановилось, однако она стала хохотушкой. Больше не летала, её уволили, она уехала домой. После войны мы уже встречались.

 

С.Б. Сколько раз вас сбивали?
Я потерял семь самолётов. Два в должности воздушного стрелка. Пять, будучи лётчиком, из этих пяти, я два удачно сажал на фюзеляж, а три самолёта безвозвратно похоронил.

При полёте в район Витебска был подбит, у меня заклинило рули глубины, и я выходил только на одном моторе, уже тут было не до группы, газ даёшь, мотор работает на полную мощность, он держится, чуть убираешь, в низ клюёт, рулями ничего не мог сделать. Вот я дотянул до своего аэродрома и с ходу решил произвести посадку, снижаюсь, уже подошёл почти к самой границе аэродрома, высота метров 15-20 у меня, думаю, сейчас шасси выпущу, коснусь в начале площадки, и как раз к концу взлетного поля докатится и остановится, скорость то большая. Я шасси толкнул, и в этот момент он у меня сразу и воткнулся прямо в границу аэродрома, фюзеляж отвалился, винт улетел метров на 50 вперёд, у меня приборная доска, сколько можно до самого бензобака и я под ней. Быстренько выбрался, всё парит, пар был сильный. Все сбежались, вижу командир эскадрильи Можайский, я к нему:
-Товарищ командир!
-Паша!

А у меня в руках рычажок, который открывает фонарь, я его с такой силой рванул, что он у меня в руках остался.
-Всё, всё, всё, тихо спокойно! Что случилось?
-Рули глубины, шёл только на одном моторе.
-Ясно! Как там стрелок?
Я в кабину, а его нет, ни парашюта ни стрелка.
-Он у тебя выпрыгнул?
-Нет!

А прыгать с парашютом на Ил-2 это 99% смертельный исход, потому что кабины находятся близко, да ещё этот киль с крючком и стабилизатор. Не раскроешь парашют, об стабилизатор стукнешься, а раскроешь, зацепишься. Случаев, очень много было, мы на хвосте привозили воздушных стрелков с парашютом вместе.

Поискали, поискали, нет. Потом бежит мой механик Понькин Саша, пошли в землянку, где воздушные стрелки жили, прибегаем, нет, и его вещей нет. Приняли решение, что сбежал. Тогда уже особый отдел начал заниматься этим делом. Вдруг через три месяца я получаю письмо от него, с воинской части, которая находилась под Витебском. Он мне пишет: «Ты меня прости, я не трус и не дезертир, я в действующую часть, в пехоту. «Рождённый ползать летать не может». Я нахожусь в воинской части такой-то, такой-то», и подпись начальника штаба и командира этой части, где он выполнял боевое задание, ходил в разведку. Вот тут уже стало нам легко. Особисты забрали у меня это письмо.

953-ий ШАП, 1-я Прусская операци. Посадка без тормозов,
в конце полосы встал на крыло и винт. 22.10.1944г.

Последний раз меня сбили над Пилау. Получили задание лететь на Пилау, группу вёл Панов Николай. Перед вылетом меня вызывает командир полка, и говорит: «На моём самолёте летишь. И фиксируешь всё, куда бомбы упали у Панова». Я должен был идти сзади за группой, «казачком» мы так называли, метров 500 сзади и с небольшим принижением. Пришли к этой цели, он подаёт команду: «Атака!». По нему не попало ни одного снаряда, а весь огонь на меня, посчитали видно за большого чина, и попадает опять в мотор, самолет задымился, дым сразу пошёл мне в кабину. Я форточку открыл, и со скольжением вниз пошёл, и метров на 300 вывел, дыма в кабине нет, а мотор то сдаёт, и я пошёл на вынужденную, линия фронта знал где, но не уверен был, перешёл я её или нет. И вот, я тянул сколько можно было, потом винт стал, я произвожу посадку на нейтральной, между нашими и фрицами, но фрицев с передних траншей уже вышибли, я сел, немножко успокоился, поднимаю фонарь, и только подниматься, а по мне очередь, сзади стреляют. Я сел в кабине и сижу, потом смотрю, танк мчится, подходит сзади у меня за хвостом становится, один выстрел, второй выстрел, потом с танка выскакивают, и ещё двое подползли, я видел, что они ползли, с пистолетом сижу, наши или не наши не знаю. Потом сзади по фонарю мне стук: «Вылезай!», за шиворот меня и стрелка из кабины. По-пластунски проползли мы метров 10 и в траншею. По этой траншее они меня довели до залива, и по бережку в лесочек. До пехоты добрался, нашёл их КП, им всё рассказал, они сажают нас на мотоциклы и везут в Кенигсберг, а там стоят патрули, они нас транспортом попутным везут до нашего аэродрома. Ночь мы переночевали в обслуживающей прифронтовой столовой, на следующий день приехали к себе, на аэродром, никого нет. Зашли в здание, в котором жили, на первом этаже была столовая. Зашли в комнату, подхожу к своей койке, в тумбочке стоит мои боевые 100 грамм, хлебушком накрытые, я их выпил сразу, и тут понабежали официантки, товарищи: «Живой, живой, вернулся, живой!» Пошёл на КП. При подходе весь полк вывалил, встречают нас, им уже сообщили. Буквально через три дня Пилау уже забрали, и мы работали уже по косе, почти подходили к Данцигу.

 

С.Б. Сколько самолётов выделялось на сопровождение?
Менее звена на эскадрилью не выделялось никогда. Четвёрка истребителей всегда была. Пара сверху, пара снизу, и «ножницами» – ходят туда-сюда. Если штурмовики на бреющем идут, они всегда выше нас на метров 300-400. Но бывало, уходили высоко. У них недостаток был в том, что они за личной славой гонялись. В воздушный бой вступали смело, но бросали группу, бросали нас.

В Чекулино к нам присоединились эскадрилья «Нормандия-Неман», и с этими французами мы провоевали до конца войны. Они нас прикрывали. Сказать, что они ахти лётчики я не могу и по сегодняшний день, они гнались только за личной славой. И вот мы идём восьмёркой или шестёркой, нас прикрывает пара, только увидят или услышат, где то немцев, они кидались сразу в бой, их нет. А нас бросали, а немцы же не дураки, их отвлекли, а нас сзади подходят и колотят, как могут. Это потом уже вышел приказ Сталина, о том, что за покидание группы, лётчика отправляли в штрафбат, воздушными стрелками на Ил-2. Вот у нас три случая таких было, трёх лётчиков истребителей к нам перевели в полк, и они отбывали как воздушные стрелки. Лётчик истребитель Елизаров летал стрелком в экипаже Карташёва, в одном из вылетов, вошли в пикирование при атаке и не вывели, так и врезались, их подбили на ходу. А тех двоих трупами привезли в кабине.

Я похоронил моего командира из «Нормандии-Неман», когда они стояли в городке Неман. Я повёл четвёрку на Хайлегенбаль (большая промышленная база). Большую группу не мог взять, потому, что был ограничен высотой облачности. В этом вылете меня прикрывала пара, командир эскадрильи и его ведомый. Уже подходя к цели, связался с радиостанцией наведения, баба попалась какая-то, она мне: «Доверни влево столько, доверни влево столько!», думаю, Боже мой, так ведь я не попаду сюда, я линию фронта прошёл, а она меня поближе к линии фронта, чтоб меня там кокнули. А когда подходили к линии фронта, облачность низкая, я то в броне, а они на Як-3. Я им даю команду: «Точка ожидания здесь!» Они плохо по-русски разговаривали, это одно мучение было. Он в крыло построился (подошёл с левой стороны, друг друга видим хорошо), я ему показываю, погода плохая, встречаемся обратно здесь. Он мне кивает, и отворачивает. Она меня вела, вела, вела, я смотрю, батюшки выскакиваем на центральный аэродром Хайлегенбаля, стоят два самолёта к взлёту готовятся. Я сразу команду даю: «Огонь со всего!» Высота позволяла, бросаем бомбы. Потом залп по ангарам и строениями с РС-ов, пушек и пулемётов. Я не стал влево выходить к линии фронта, а на оборот. Даю команду: «За мной, только за мной!», и выхожу на побережье залива и на высоте 30-50 метров над заливом. Здесь фрицам стрелять всё равно, что по себе. И я спокойненько пошёл. Пытаюсь связаться с французами, ответа нет ни какого. А до этого слышал, они кричали и немцы кричали. Я понял, что там воздушный бой идёт.

Подлетая к Кенигсбергу, мне встречается наш заместитель командира полка Войгачёв и говорит: «Веду группу я!». Я со своей группой становлюсь за ним, смотрю, а он прёт прямо на Кенигсберг, я подстраиваюсь рядом машу рукой вправо, вправо, к себе. А он как шёл, так и идёт, в итоге выскакиваем прямо на правительственный аэродром на высоте 50 метров, тут я чувствую сильный удар, и струйка масла мне прямо в кабину пошла, я понял, попали в мотор, пробит маслорадиатор, и передаю ведущему: «Я подбит, после линии фронта буду садиться на вынужденную». Он махнул крылышками, группа к нему подстроилась, а я потихонечку пошёл один, чтобы только перетянуть линию фронта. Тянул, сколько можно было, когда температура поднялась до предела, давление масла около нуля, я осмотрелся и выбрал площадку, где мне упасть. Смотрю большая поляна, думаю, здесь я и сяду. И лесок перескакиваю, а мне прямо в лоб идёт наш Як, прямо в лоб, да ещё с выпущенными шасси, а это высота 20-35 метров. Я понял, взлетает, аэродром, и он на карачках перелетел меня. Я в этот момент с леса вышел, шасси выпустил, касаюсь земли, самолёт пробежал до взлётного знака и мой винт встал. Тут все сбежались, весь низ в масле, оказывается, попал бронебойный снаряд, пробил подмоторную броню и застрял в картере, и через него масло всё из мотора вытекло. Поздравили меня с успешным исходом. Вечером нас посадили на машину и повезли в Неман, в столовую. Там в это время, французские летчики были, за головы держатся и что-то обсуждают. Официантка подходит, мы у неё спрашиваем:
- Что они там?
- Да вот, не вернулся командир эскадрильи!

Я сразу подумал: « не мой ли?» Посидели, покушали понемножечку. Тут официантка подходит, спрашивает:
-Может ещё добавку?

Они дали нам бефстроганов. Мы покушали. А мой стрелок Иван Клименко (полный кавалер орденов Славы 12 воздушных побед), говорит:
-Да, да, да! Вот то, что они жрали, и я этого хочу.
-Хорошо.

И приносит ему. Я встал уточнить, кто у них погиб, а Иван сидит и лопает. Мои догадки подтвердились - это тот лётчик, который меня прикрывал. Подхожу к Ивану: «Пошли» - говорю. Нам надо было идти метров 500 до того места, где мы должны были ночевать. Идём, ну и я так с юмором у него спрашиваю:

-Ну чего ты, накушался?
-О-о-о!
-А ты знаешь, чего ты кушал?
-Как что? Бефстроганы!
-Французские бистроганы!
-А «черт с ним», лишь бы бистроганы.
-А ты знаешь из чего их бистроганы?
-Они мясные. Я кушал, вкусные! А что?
-А мне официантка сказала, что это лягушатина!

Как моего Ивана понесло, я сам не рад был, что ему сказал. Им эту лягушатину, специально откуда то привозили. Мы переночевали, а утром за нами прислали самолёт. Где то через недельку на место аварийной посадки отвезли мотор, установили, и я на этом самолете уже почти до конца войны воевал.

 

С.Б. «Свободная охота»
На «свободную охоту» мы ходили парой. В полку было только четыре пары, которым разрешалось летать на «свободную охоту». В нашей эскадрилье было две пары и по одной паре в первой и третьей. Я попал в эту группу, по той причине, что очень хорошо ориентировался и мог летать без карт. Курс, время есть и пошёл, так изредка кидаю взгляд на карту.

Фотосъемка П.Зацепина над Вост.Пруссией
зажженный фольварк и немецкий эшелон

Вот характерный пример, когда мы стояли в Шестоках, перед 2-ой Прусской операцией, я пошёл на «свободную охоту» с Васей Конюченко. На такого рода вылеты нам подвешивали бомбы или РС-ы. «Свободная охота» подразумевала под собой поиск и уничтожение, танков и колонн в тылу противника. Так как полет производился без прикрытия, мы ходили на малых высотах 50-100 метров, что позволяло быть менее заметными для ИА противника. Вдруг смотрю, дымок, присмотрелся, на опушке леса стоит немецкий эшелон, а вокруг него по всей площади солдатня. Чего он остановился, я не знаю, но ехал он в направлении поместья Геринга в Гальдапе. Я быстро сориентировался и говорю: “Иван, РС-ы!”. Мы сразу по этому эшелону даём залп, перескакиваем через него, разворачиваемся, и производим вторую атаку на паровоз. С малого расстояния я атакую РС-ми и попадаю точно в цель, он тут же запарил. Перескочив через паровоз, я замечаю, что мой боекомплект исчерпан. Слышу, по радио разговаривают «петляковы», они шли звеном в три самолёта. Я перехватываю их, и говорю открытым текстом: “Ж/д Шталупенин - Гальдап, квадрат такой-то, эшелон выведен из строя, обработайте цель!” Тот даёт добро: ”Понял вас, понял!”

Я их ещё не видел, а только по связи. Отхожу, стрелок кричит: “Павлик, Павлик! «Пешки» пикируют!” Они вышли сюда и разнесли в «пух и прах» этот эшелон. Прилетаем домой, а нам за сбитый самолёт -1000р. платили, а за паровоз 3000р., за танки не платили. Вечером на ужине 3000р. на стол, и обмыли. Выпить давали только на похоронах и за выполнение боевого задания.

Если нет прикрытия, то летали самое большое 400м. Выше нельзя, истребители противника, чисто из-за них нельзя. А мы ходили на охоту на высоте 200-300м. группами не ходили.

 

С.Б. Как вводилось в строй пополнение?
Обязательно на аэродромах делали им облёты, потом групповые полёты. Берёшь молодого лётчика, вылетаешь с ним, и он делает всё, что делаю я. Имитируешь с ним заход на цель, маневрирование, всё ему показываешь, что нужно в бою. По 2-3 вылета больше не делали. Потому, что их как лётчиков готовили в летных школах. И все маневры они уже отрабатывали, там, в тылу. Первое время, молодые лётчики, были слабо подготовлены. Ну а потом, хорошо. Им оставалось только привыкнуть к настоящим атакам истребителей, к зениткам.

 

С.Б. Наиболее запомнившийся вам боевой вылет?
Особенно запомнился мне вылет под Витебск. Мы вошли восьмёркой в пикирование, а вывели четыре. Синичкин Фёдор, сел на ж/д станции, на железнодорожное полотно. Его и его стрелка Созинова фашисты вытащили и отправили в госпиталь. Синичкин был старый опытный лётчик, ему объяснили, хочешь жить, к нам в тыл и будешь подгонять самолёты (они посмотрели, что он до этого летал на 5-6 типах самолётов). Вот когда мы поднажали в Витебске, их колонны погнали на запад, и в районе Столбцов, дорога проходила в плотную с озером. В этот момент налетели штурмовики, и все начали разбегаться, вся колонна в рассыпную. А он догадался, на ходу схватил камышину, забежал в воду на сколько мог, сел, а через эту камышинку дышит, сидел сколько мог, а потом потихонечку начал выходить, колонна уже ушла, а его оставили. Потом он попал к партизанам, партизаны его переправили через линию фронта и он пришёл к нам сюда в Чекулино. Мы его сразу не узнали, а он бедняжка стоит и плачет (это недели 3 прошло, как его не было). В лазарете его подлечили и отправили в Краснодар, где он прошёл курсы штурманов Краснодарского училища.

Остальные три экипажа погибли. Огонь ЗА был ужасный. При подходе нас жали истребители, а потом вдруг раз, они исчезают, и ураганный огонь с земли, страшно. Пока мы подходили к цели они молчали, а как начали пикировать, они по нам сыпанули этот огонь. После этого прилетели, погоревали, обмыли – как это положено, и начали воевать дальше.

 

С.Б. Как и когда вас наградили в первый раз, за что награждали?
Первый раз меня наградили, когда я лежал в лазарете, за сбитый самолёт, который упал под Катынью. Командир пожал руку и вручил Орден Славы 3ст., а врач полка Почтовая, бутылку дала. Когда они ушли, мы бутылку раскрутили с теми, кто был в палате, оказалось, что это было какое-то лекарство. Видите, врач заботилась о моём здоровье, а я обрадовался, что она мне вина принесла.

У лётчиков за 10 боевых вылетов ОКЗв давался, за 20 вылетов ООВ, за 25-30 и имеющий сбитый ОКЗ и всё, а остальное это уже за уничтожение техники за сбитые самолёты. У меня, 2 лично сбитых самолёта, и 3 в группе. 1 личная победа, когда был стрелком.

 

С.Б. Расскажите про свои воздушные победы когда вы были пилотом Ил-2?
В 1-ю прусскую операцию мы ходили выручать танки наши, они попали в окружение и у них израсходовалось горючее! Нам под плоскости подвязывали бочки с горючим и мы на малой высоте прорывались к ним и сбрасывали эти бочки! На обратном пути нас атаковали истребители, первый дал очередь и отвернул, а второй дал очередь и проскочил и оказался полностью у меня в прицеле! Как жиманул, так он и шлепнулся!

Второй сбитый перед 2-ой Прусской операцией. Группа отработала и уже собиралась уходить обратно, я смотрю, пара «мессеров» заходят в атаку снизу на ведущего. Я резко бросаю самолёт и иду в лобовую, с дистанции 800м. выпускаю оставшиеся РС-ы и атакую пушечным огнём. Me-109 на глазах разлетается в клочья, клубок дыма и нет истребителя (видно в него попал РС). Его ведомый ушел вниз правым разворотом и смотался. Эту победу подтвердили: воздушные стрелки, наземные войска и наши лётчики. Я ещё только сел, а меня уже бежали поздравлять за сбитый самолёт. Я больше радовался не за него, а за 1000 рублей, будет стол накрыт.

 

С.Б. Часто встречались с Ju-87?
С «лаптёжниками»? Редко, да и они наших встреч избегали. Доходило до того, что в рассыпную бросались и уходили при встрече. У нас же вооружение какое было, от РС-а никуда не уйдёшь. Боялись. Они ведь не были бронированы, так как наши штурмовики. Поэтому встреч с нами они избегали.

С.Б. Рисунки на фюзеляжах были у вас, номер вашего самолета?
Поэскадрильно. У меня был «21».

Пытались рисовать звёздочки сбитых самолётов, но как то это не массово. Лётчики истребители все рисовали, а у нас поскромнее. Иван всё хотел звёзды нарисовать на фюзеляже. Я ему говорю: «Отставить. У меня будет 2 звезды, а у тебя 12?».

Во время Витебской операции здесь присутствовали немецкие асы (одновременно с 953 ШАП, в районе Витебска базировалась I./JG54 в том числе звено Вальтра Новотного - Прим. ред. С.Б.). Командир 1-ой АЭ Ионов (в последствии ГСС), приказал лётчикам и механикам нарисовать тигров на фюзеляжах «Илов» своей эскадрильи, что бы немцы боялись. На втором или третьем вылете, они чудом уцелели, прилетели все изрешечённые, так как все немецкие истребители встретившиеся в воздухе с яростью бросались в бой. После этого вылета, ходили соскрябывали своих львов.

 

С.Б. Как вы можете охарактеризовать Ил-2?
Немцы его называли «Чёрная смерть». Минусы были только за счёт кабины стрелка, а так я надеялся на него полностью. Он хорошо сохранял себя при посадке на фюзеляж. Идёшь на скорости 250-300 км час, садишься, проползёт на фюзеляже метров 200, приезжает бригада, подымают, выпускают шасси. Привозят, ремонтируют что надо, подкрасят и опять в бой.

На Ил-2 в задней кабине была полоса 20см, под бронёй, низ открытый, там толщина фюзеляжа фанера, стрелка спасал парашют и подвесное сиденье, «мешковина эта чёртова», садишься на этих лямках и катаешься. Мы когда прилетели получать самолёты в Куйбышев, то встретились с Ильюшиным, и говори: «Случаев много было, что прилетели, а в кабине стрелка труп, труп». У нас погибло много, на 12км Витебского шоссе братская могила, там похоронено 11 наших человек, только здесь под Чекулино. Мы его попросили поставить бронеплиту в кабине стрелка. Мы в полевых условиях с подбитых самолётов, на которых летать уже нельзя было, маслорадиатор прикрывался бронеплитой с зализом, и эта плита очень хорошо монтировалась в заднюю кабину воздушного стрелка, как специально, он на эти зализы ставил ноги, а с низу был прикрыт этой бронёй. После вылетов вытаскивали по 10-12 пуль и осколков, это сколько бы мы ещё потеряли. Сурков подошёл к нему: «Вот как бы установить броню, мы сейчас получаем самолёты, у нас гибнут воздушные стрелки». Тот как матюкнулся: «Я вам самолёт создал, и нарушать центровку не разрешу». И ушёл, не стал разговаривать. Мы уговорили технических работников, и десятка полтора нам этих плиток погрузили, мы их у себя установили, и летали до самого конца войны.

 

С.Б. Были ли отказы техники?
Не часто, Ил-2 был доведённый самолёт. Отказы случались, когда мы базировались на полевых, пыльных аэродромах. Часто, когда был полковой вылет, так как взлетать приходилось, пробиваясь сквозь пыль. Ну и техника не выдерживала, забивало радиаторы, поднималась резко температура, летишь километров 50-60 от аэродрома и это дело начинается, приходилось садиться на вынужденную. При взлете, я маслорадиатор всегда закрывал, если находился в середине группы, но постоянно следил за температурой. Как только взлетел, оторвался, открывал его сразу. При заходе на цель, пикировании никогда не закрывали, там использовалась полная мощь двигателя.

 

С.Б. Проводили осмотр самолёта перед вылетом?
Обязательно. Я подхожу к винту поглажу его, кругом самолёт обойду, посмотрю, какие бомбы подвешены, потом подхожу к личному составу своего самолёта, у меня: механик, моторист, оружейник, приборист – входили в обслуживание одного самолёта. И каждый докладывает о готовности.

С.Б. Были ли приметы предчувствия перед вылетом?
По-всякому было. Вот как раз мы в «13», «18» и летали, в большинстве случаев, и всё было нормально. Летали мы только с наградами. На гимнастёрках всё это прикручено приверчено. Если в плен кто попадал, то конечно старались всё это спрятать. Немцы то по наградам определяли качество этого человека, что он из себя представляет. Было, что не брились перед вылетом. Это было, перед началом операции мы никогда не брились, я не страдал от этого, потому, что не брился до самого конца войны. Вот командир эскадрильи Пименов – борода, Карбинский тоже пытался усы отпустить.

 

С.Б. Было ли перед вылетом страшно?
Нет, уже как то привыкли. Конечно, переживания были, особенно когда знаешь, на какую цель летишь. Но в последнее время, не было. Ещё при заходе матюкнёшься хорошо.

Когда мы уже были под Хайлегенбалем, я повёл группу на сильно укрепленную цель, смотрю колонна, на лошадях, обозах, тележках, я сразу понял что это бегут, фрицы бегут от наказания. Я начал снижения, зашёл до бреющего полёта, и сказал: «Огонь не открывать». И на бреющем полёте прямо по головам этой колонне. Что там творилось, я не видел, стрелки потом рассказывали. Лошади падали телеги переворачивались, всё летело в рассыпную. А я заход делаю и кричу: «Вот вам сволочи!».

 

С.Б. Какое взаимодействие с техниками с наземным персоналом?
Как одна семья. У нас в эскадрильи было 7-8 национальностей: таджики, узбеки, армяне, евреи, украинцы, татары, россияне. Подготовка самолёта зависела от всех и все это понимали и выполняли, помогали друг другу.

 

С.Б. Кто чаще погибал ведущий или ведомый, как воспринимали потерю друзей, боевых товарищей?
Огонь всегда открывался на ведущего. Страдал больше всего ведущий. Потери переживали всегда очень тяжело.

 

С.Б. Большие ли потери несли воздушные стрелки?
Воздушные стрелки всегда несли у нас очень большие потери. Потому, что ограниченный обзор для отбития атак у воздушного стрелка. Кабина располагалась сзади летчика и была слабо забронирована, так что все осколки от разрывов снарядов пробивали обшивку самолета и доставалось стрелку.

Воздушный стрелок в среднем выдерживал 10-15 полетов, больше не выдерживал. Я вот сам был два раза ранен, но прошел излечение, вынули часть осколков.

В 1943 году, на Смоленщине третий раз пополнялся наш полк, материальной частью и личным составом. К нам прибыли воздушными стрелками три девушки-москвички: Тамара Кудишина, Катя Голованова, Галя Лыскова. Тамара Кудишина закончила войну в Восточной Пруссии, будучи тяжело раненой. Катя Голованова погибла за Кеннигсбергом 14 апреля, летала с летчиком Конюченко Иваном, и Галя Лыскова в первую Прусскую операцию потеряла нормальный разум. После воздушного боя в котором были сбиты, но благополучно посадили разбитый самолет. С этого времени она стала постоянно веселой, днем и ночью. При любом разговоре, на собраниях, у неё пробивался громкий смех и она с собой ничего не могла сделать, и объяснить от куда это берётся она не могла. Врачи сказали, что после такого морального потрясения она потеряла нормальное мышление! Все трое были награждены, Тамара Кудишина была дважды награждена орденом славы. Закончить войну всем троим не удалось.

С.Б. Из чего складывался боевой день?
Рассвет, все на аэродроме. Там землянки, ложись и отдыхай сколько тебе надо, пока не получишь команду на подготовку к вылету. Обед привозили на аэродром. Ужинали в столовой.

В нелётную погоду сидели на КП, общие нары в землянках, кто лежал, кто читал, кто самолёт свой проверял.

С.Б. Как отдыхали после боевого вылета?
Какой там отдых. Отдых только тогда когда упадёшь на койку. Танцы очень редко были. Во время войны вообще никогда не слышал и не видел. Пару раз приезжали к нам на фронт артисты, тогда нас соберут, попоют нам немного, послушаем, поаплодируем и всё, больше у нас ничего не было. А после войны тут уже, да!

С.Б. Отправляли ли в дома отдыха, отпуск?
В основном отправляли тех, кто выходил из лазаретов, после ранений, контузий. А так, между большими перерывами, могли отправить по семейным обстоятельствам, но это очень редко было.

С.Б. Питание хорошее было?
Мы не обижались. А когда прилетали на самолётах в тыл, то спешили обратно на фронт, в тылу нас недокармливали. Мясного меньше, а на фронте фрукты подбрасывали, шоколадки, сахаром обеспечивали. Лётчики и стрелки вместе питались, а технический состав отдельно, была техническая столовая и лётная столовая. У нас в Чекулино лётная столовая в школе была, а техническая столовая была ближе к аэродрому. У них норма «2» у нас норма «7». Потом сделали «норму 5», тогда начли нам давать сахар, шоколад. У технического состава, питание конечно отличалось.

 

С.Б. В чём летали?
Зимой унты были. А первое время мы летали в английской одежде, английской обуви. Наша одежда была неважнецкая, комбинезончики, зимой правда меховые комбинезоны.

 

С.Б. Какая была радиостанция?
РСИ-6, РСИ-8. Первые были плохие, да мы и не знали, как ими пользоваться, а потом уже потихонечку научились. Вначале шлемофонов не было, мы летали в пилотках, и я потерял слух при полётах. Шлемофоны пошли от англичан и американцев. Их шлемофоны с сеточкой накинутые. На всех не хватало, на стрелков не хватало. Вначале ставили только ведущему передатчик, чтобы он связывался с радиостанцией наведения, а на других самолетах были только приёмники. Потом начали ставить всем лётчикам, и даже воздушным начали шлемофоны выдавать.

 

С.Б. Летал ли на задания командир полка, замполит?
Обязательно. Командир полка брал меня к себе на задания ведомым. А вот замполиты летали на словах, много говорили и много находили причин, чтобы не летать: «А у тебя нет, давай на моём самолёте!» А за ним за каждым самолёт закреплён. Были и такие, которые хорошо относились, парторг и тот воздушным стрелком летал. Семикрас не летал, он много пережил, он дважды сбивался, но в плен не попадал. В воздухе у него, что-то вроде приступов случалось, что он даже не управлял самолётом. Так это или не так, не знаю, но врач говорила так, и он говорил. Но самолёт за ним закреплён был.

Был парторг полка Петя Силовонин, летал. Заходит на посадку и прямо напротив нас подвешивает «Ильюху», он задрал его и тот как шлепнется и шасси через центроплан вылезли, на брюхе прополз метров 15-ть. Мы все бросились к нему, он вылез из кабины, посмотрел на самолет. Видит, подходит Добрых, он спрыгивает с плоскости и к нему:

- Товарищ командир ошибку понял, дай самолет, исправлю!
- Самолет! Вон! Чтобы я тебя в полку больше не видел!

И его правда, скоро убрали! Исчез он. И вот когда я уже в Грозном жил, то случайно встретил его на улице. Он меня увидел и убежал! Вылетов он не много сделал!

 

С.Б. Были в полку случаи трусости?
У нас один случай был. Один лётчик отбомбился, не долетев до линии фронта. Его разоблачили, и отправили в штрафную, больше мы про него ничего не слышали.

 

С.Б. Какое отношение было к немцам?
Как к врагам.

 

С.Б. Как узнали о Победе?
Восьмого числа мы сделали два, три, а кое кто готовился к 4-му вылету и в друг команда: «Победа! Победа, братцы!». И тут началось, стрелки по-выхватывали ракетницы, началась стрельба, мы тоже присоеди­нились к стрельбе. Бросились обниматься, целовались. Конечно у всех были слезы на глазах. Была полная неожиданность, потому, что до последнего вылета летали и по нас стреляли с земли. Только что не было истребителей. А наземная оборона у них стреляла очень здорово, огонь был очень сильный.

Поздно вечером кто мог, сколько мог понабрались как положено. А я почему то не был склонен тогда к этому, к выпивке. Я в полку был самый молодой.

9 мая 1945 года, рано утром, примерно часа в 4 в городке Эльбтнг, где проживал летный состав полка, серия ракет с КП полка, что озна­чало "Тревога". Все, кто еще был в городке, побежали на КП. Срочное построение летного состава. А его оказалось ограниченное количество. На построении доведена оперативная обста­новка, уточнена линия фронта и поставлена боевая задача: «уничтожить препятствие, мешающее продвижению нашей пехоты в районе Данцигской группировки по направлению города Рифербавле». Из присутствующего состава летчиков была сформирована сводная группа из 6-ти экипажей. В нее вошли летчики 1 АЭ Соломатин, Дьячук, 3 AЭ Маренков, 2 AЭ Ремезов, Радюкин, а вести группу было приказано мне. Подойдя к линии фронта, свя­зался с радиостанцией наведения, где лично руководил и наводи на цель командующий 3-м Белорусским фронтов Василевский. Отыскав цель, подал команду, атаковать. Я разворачиваюсь, набираю высоту, и только пикировать, как с земли открылся ураганнейший огонь, вот тут уж мы начали маневрировать. Отбомбились, РС-ми отстрелялись, начали вести огонь из пушек и пулеметов. Группа сделала 11-12 заходов, расстреливая живую силу и подавляя огневые точки противника. Израсходовав боезапас, на бреющем полете утюжили траншеи, а стрелки вели прицельную стрельбу из своих пулеметов до тех пор, пока оттуда на стали выбрасывать вверх белые полотна.

Зацепин Павел Иванович со своей женой. Смоленск, 20.02.2007г.
фото: Берегейко Сергей

Передав на станцию наведения увиденное, собрал группу и взял курс на свой аэродром. Группой было уничтожено 5, и зажжено 4 автомашины, подавлен огонь 3-х батарей полевой артиллерии, уничтожено до 60 солдат и офицеров противника.

При уходе от цели, за успешное вождение группы и отлич­ное выполнение боевой задачи, командующий фронтом по рации объявил благодарность и поздравил с Победой. Мы поняли, что это был наш последний бой и, не сговариваясь, сомкнули строй, открыли фонари кабин, и каждый выражал свои чувства радости, исполняя свою любимую мелодию, или просто кричали: "Ура! Ура! Ура! Победа!"

Подходим к аэродрому, я с ходу распуская группу, сажусь. Мне не дали зарулить на стоянку, вытащили из кабины и волокут на КП. Они тут всё слышали, всё знают. Заволокли, я командиру полка:

- Задание выполнено!
- Всё хорошо! Марш в город в столовую.

И мы с аэродрома прямо в столовую и опять начали пиршество. И вот мой механик Саша Понькин, приволакивает в столовую полный графин прозрачной жидкости, водки или спирта, что ли. Он говорит мне: «Молчи!» Он оказывается, слил со стоек шасси обледенительную жидкость, пропустили дважды через противогаз и такая выпивоха получилась, «ликёр шасси» мы его называли.

 

Подготовил Берегейко Сергей, со слов Зацепина Павла Ивановича
Беседа от 20.02.2007г.
Вопросы составлены на основе книги Артёма Драбкина "Я дрался на Ил-2", 2005